Марджори в поисках пути - Страница 64

Она вынула письмо из сумочки в такси и снова прочитала его по дороге домой. Оно было на двадцати страницах, напечатанное в аккуратной, четкой манере Ноэля через два интервала на его обычной тонкой желтой бумаге. Буква «е» была искаженной, наклоненной влево и выпирающей над печатной строкой, какой она была всегда с тех пор, как Марджори начала получать письма от Ноэля, три года назад. Она еще внимательно не прочитала письмо. Найдя его у двери в утренней почте, она сразу же догадалась по его объему, что это было, и пробежала строки на большой скорости в поисках фактов. Хотя Ноэль писал, что будет уже несколько дней в море, когда она получит письмо, Марджори сразу же просмотрела в «Таймсе» расписание морских судов, а потом рванула на пирс Кунард, где надоела служащим, пока не выяснила, что Ноэль был пассажиром третьего класса на «Мавритании».

Теперь она снова принялась читать письмо, но почувствовала себя немного разбитой, возможно, от чтения в трясущемся такси, и положила его обратно в сумку.

Она обрадовалась, что дома никого не было, когда вернулась. Разогрела кофе, который оставили на кухонной плите, и его запах напомнил ей, что она очень голодна. Это удивило Марджори. Она не думала, что захочет есть после такого удара. Возможно, это было потому, что удар, жестокий и болезненный, был не совсем неожиданным. Во всяком случае, она ощущала сильный голод. Она съела булочку с маслом и толстым куском сыра; потом налила еще кофе и съела булочку и еще сыра. В эти дни она ела, что хотела и сколько хотела. Одной из наград за ее трудности (небольшой наградой, конечно же) стало то, что ей больше не надо было заботиться о диетах. За год ее связи с Ноэлем она стала очень по-модному худой. Ее талия была не больше двух пядей в обхвате, и бедра никогда раньше не были стройнее.

Она пошла в свою комнату, почувствовав себя значительно лучше после еды; села за туалетный столик и долго смотрела в круглое зеркало на свою подругу — Марджори Моргенштерн. Было удивительно то, что она совсем не ощущала горечи. Но это спокойствие не особенно утешало ее. После двадцати двух Марджори узнала кое-что о том, как она реагировала на потрясения. Тяжелое время было впереди. Оно могло и не начаться еще пару дней, но она знала, что, когда оно наступит, это будет очень страшно.

Так, подумала она, созерцая свое отражение в зеркале, Ноэль наконец бросил ее, и на этот раз, кажется, окончательно. Письмо на двадцати страницах едва ли могло что-то прояснить. И с характерным упрямством он бросил ее тогда, когда она была наиболее привлекательна, когда в первый раз ее карьера позволяла на что-то надеяться, когда она отдала ему все, что только могла, и когда он любил ее так, как никогда — хотя упорно отказывался признать это.

Это было не тщеславие — считать, что она выглядит лучше, чем когда-либо. Хотя усталость и коснулась ее рта и глаз, зеркало показывало Марджори молодую женщину, которую нельзя было назвать иначе, как красавицей. Недавно она немного поработала в качестве модели. Но из-за среднего роста она не могла бы достичь здесь многого. Она не соответствовала стереотипу манекенщиц: ее щеки не были впалыми, глаза не сверкали, и она совсем не была костлявой. Но у Марджори был хороший овал лица, плотная гладкая кожа, густые темно-каштановые волосы и изящно округлая стройная фигура. Ее наилучшей чертой оставались большие глаза, голубые и очень живые, с оттенком таинственности (это было новым), и юмора. Она догадывалась, основным изменением в ее внешности за последний год было то, что она выглядела, как женщина, а не как девушка. Покоряющая женственность светилась в ней. Марджори знала о ней по ее влиянию. Мужчины никогда еще так сильно не ухаживали за ней, как в этом году, когда ею обладал Ноэль, и она была совершенно не в состоянии обращать на них внимание. Это изменение в ней возникло не из-за счастливого замужества, размышляла Марджори, а из-за незаконной связи, которая только что разорвалась. Когда замужество не делает девушку самодовольной и неряшливой, как Розалинду Бойхэм, или нервозной и искусственно веселой, как Машу Михельсон, в ней может появиться такая мягкая очаровательная перемена. Марджори видела, как при этом уродливые девицы превращаются в приятных женщин, а привлекательные девушки — в сногсшибательных. Вот она — привлекательная, как немногие, двадцати двух лет — и в урне для мусора.

Но жизнь продолжалась даже для женщин с разбитым сердцем и упавших духом. Она взглянула на часы, устало прошла к телефону и набрала номер.

— Алло? Лен здесь? Это Марджори Морнингстар… Нет, нет, не беспокойте его, Майк. Просто передайте ему сообщение, когда будет перерыв в репетиции, хорошо? Передайте, что я извиняюсь, я опаздываю, кое-что вышло… Нет, все хорошо, я буду через полчаса. Они уже дошли до моей сцены?.. Ну хорошо. До свидания.

Она быстро переоделась в темное шерстяное коричневое платье, которое надевала на репетиции из-за промозглых сквозняков за кулисами в Лицее. Марджори хорошо продвинулась за последний год. У нее была настоящая роль в настоящей бродвейской пьесе, и все в труппе знали ее как Марджори Морнингстар.

Она открыла сумочку, чтобы положить новую пачку сигарет; а там было письмо, объемистое и гнетущее. Марджори не особенно хотела тащить печальный документ с собой на репетицию, где она должна была появиться веселой и свежей. Она подумала о старой шкатулке розового дерева, которая была запрятана на недосягаемой высокой полке и запиралась. Мардж нашла ключ, взобралась на стул и сняла шкатулку, покрытую пылью. Она была так наполнена старым хламом, что бумаги вывалились, когда Марджори подняла крышку. Каждый год девушка просматривала содержимое шкатулки. Этот процесс становился все менее и менее волнующим, и она часто подумывала, что сожжет все это, а шкатулку выбросит. Однако в городской квартире сжигание бумаг было непростым делом. На кухне этого хорошо сделать было нельзя, а камина не было. И в результате старая шкатулка из розового дерева наполнялась все больше и больше год за годом. Беличий инстинкт заставлял Марджори вспоминать о ней каждый раз, когда у нее появлялась бумага, которую она не хотела уничтожать сразу или которую она боялась выбросить случайно. Меры предосторожности против любопытства матери стали у Марджори в порядке вещей. Миссис Моргенштерн все еще совала нос в комнату девушки, но не находила ничего интересного даже в корзине для мусора с тех пор, как дочери исполнилось девятнадцать лет.