Марджори тоже начала плакать, хотя и возмущалась этой внезапной близостью с Машей и старалась побороть свою жалость. Она почувствовала, что Маша ею воспользовалась.
— Перестань плакать, Маша, ты заставила и меня раскиснуть. — Марджори взяла у Маши горящую сигарету и смяла ее.
Через минуту Маша раздула нос и вздохнула.
— Боже, мне это было нужно. Я чувствую себя на пять тысяч процентов лучше. — Она встала и начала приводить в порядок лицо перед зеркалом. — Я все отгоняла и отгоняла это. Как могла я поплакать с этими толстыми злорадствующими гарпиями, моими милыми подружками невесты? Спасибо, дорогая, ты спасла мне жизнь.
Марджори сказала:
— Ну, живи и учись. Я бы держала пари, что из всех девушек в мире ты последней закатишь истерику, хотя все мы люди.
Маша повернулась к ней. Белая пудра, намазанная вокруг ее глаз, делала ее похожей на клоуна.
— Какого черта! Неужели ты считаешь, что у меня нет чувств? Неужели ты думаешь, будто я ящерица или что-то вроде этого?
— Дорогая, это совершенно естественно…
— О, конечно! Естественно для всех, кроме Маши Зеленко, да? Девушки с резиновым сердцем. Послушай, малышка, когда доходит до нечувствительности, то ты чемпион мира в своем весе и росте. — Она подмигнула и покачала головой. — О, послушай, я не хочу быть недоброжелательной. Я вся как на иголках, ты должна простить меня… — Она касалась своего лица пуховкой. — Но черт с этим, я собираюсь рассказать тебе кое-что, Марджори, даже если ты никогда больше не будешь со мной разговаривать. Лау не приглашал Ноэля Эрмана на вечер. Это я сделала.
Марджори ответила:
— Откровенно, я так и предполагала. Я бы хотела, чтобы ты не придавала этому большого значения, вот и все.
Маша повернулась к ней с губной помадой в руках.
— Именно так. Не придавай этому значения. Неужели ты не представляешь, как это меня бесит — думать о том, что ты отказала Ноэлю Эрману?! Как ты можешь это сделать? Вот о чем я постоянно себя спрашиваю. Где ты берешь силу воли? Что течет в твоих венах, в конце концов — нашатырный спирт? Что не кровь, это точно. Ты без ума от любви к мужчине. Он любит тебя так, как никогда не любил ни одну девушку и, вероятно, не полюбит. Ты знаешь, что бы я отдала за один час такой любви? С таким мужчиной? Свои глаза.
— Маша, на самом деле все не так…
— Я знаю, знаю, знаю, это действительно совсем не мое дело. Что я беспокоюсь? Я должна сказать это или взорвусь. Я, возможно, никогда не увижу тебя после сегодняшнего вечера. И слишком хорошо знаю все, что ты, должно быть, думаешь о моем замужестве с Лау Михельсоном…
— Мне нравится Лау, Маша, клянусь, ты просто в истерике…
— Мне он тоже нравится. Я выхожу за него замуж потому лишь, что жизнь очень долго длится, а я чертовски устала. Я могла бы целовать ему руки за то, что он хочет вступить во владение мной, и за то, что он добр ко мне, и дает мне отдохнуть, и дает моим старикам, что они хотят. Ноэль Эрман не любит меня. Если бы я могла, я бы следовала за ним, как собака. Я бы поддержала его. Я бы попросила его ходить по мне каждое утро, просто чтобы чувствовать вес его ботинок. О Марджори, ты дура, ты дура! Неужели ты не знаешь, что не умрешь еще долго-долго? Что ты будешь делать старой, высохшей и больной долго-долго? Все сокровища Бога лежат у твоих ног, все, что он кому-нибудь давал в этом бренном мире: молодость и красота и прекрасный любимый, — а ты отбрасываешь это все, как мусор, только потому, что Ноэль не ходит в синагогу каждый день и еще почему-то в этом же роде. Я говорю тебе, ты дура из дур, Марджори! Ты умрешь, проклиная себя. Конечно, если не слишком иссохнешь и поглупеешь к тому времени, чтобы понять, что ты сделала с собой, когда была молода и полна жизни, и красива, и у тебя был шанс…
Марджори, почти бездыханная, проговорила;
— Ты просто сумасшедшая, вот и все. Мне наплевать на Ноэля, и…
— О, заткнись, он сходит по тебе с ума!
— Хорошо, но если это и так, что ты хочешь, чтобы я сделала — спала с ним, как все его проститутки? А потом, чтобы он выставил меня, когда получит все, о чем мечтает?
— Да, черт возьми, да! Если ты не настолько хороша, чтобы удержать его, все, чего ты заслуживаешь, — это чтобы тебя выставили. Кто, ты думаешь, он, одно из твоих тошнотворных маленьких свиданий в храме? Он МУЖЧИНА. Если ты сможешь заставить его жениться на тебе, хорошо. А если не сможешь, то это твое трудное счастье! Выясни, какой он. Пусть он выяснит, какая ты. Живи своей жизни, бедная простофиля. Я открою тебе большую тайну, дорогая Марджори, — ада нет. Ты не сгоришь. С тобой ничего не случится, за исключением того, что ты соберешь в кучу тысячу воспоминаний, которые согревают тебя, когда ты станешь старой клячей. А если тебе удастся получить взамен его самого, ты отхватишь себе в мужья очаровательного принца крови — не только остроумного и красивого, но и богатого и известного, на роль которого чертовски подходит Ноэль Эрман… Господи, Марджи, посмотри на себя! Ты уставилась так, будто у меня отросли рога и хвост. Хорошо, не слушай меня. Делай, черт возьми, как тебе нравится. Что это я беспокоюсь? Ходи на танцы в храме и выходи замуж за Сэмми Лефковиц, сына производителя бюстгальтеров. Это, очевидно, все, чего ты заслуживаешь.
Стук в дверь продолжался несколько секунд, но Марджори, прикованная к кровати, была не в состоянии оторваться. Сейчас стук перешел в молотьбу, и невнятный голос миссис Зеленко позвал:
— Маша, Маша, дорогая, ради Бога, уже больше половины седьмого!
— О Боже!
Маша кинулась к зеркалу.