Марджори в поисках пути - Страница 78

Она дрожала и покрывалась испариной все три часа, проведенные в душном киоске, опасаясь свалиться с пневмонией. Когда наконец зал опустел, она не могла и подумать об обратной дороге и потратила все заработанные за вечер деньги на такси. Замерзшая, она вернулась домой, прошла прямо на кухню и, взяв бутылку бренди, сделала большой глоток. Потом она бросилась на кровать не раздеваясь и, дрожа, натянула на себя плед.

— Как насчет горячего чая? — Отец стоял на пороге в пижаме и старом сером купальном халате. Его седые волосы были всклокочены. В одной руке он держал стакан молока, в другой — чашку с чаем.

— Спасибо, папа, с удовольствием. — Она села, бренди уняло озноб.

Мистер Моргенштерн уселся на край кровати и потягивал молоко, смущенно глядя на нее. С тех пор, как она стала работать в театре, она натыкалась на этот взгляд — пристальный, сосредоточенный и довольно сердитый. Помолчав, он сказал:

— Марджори, довольно. Ты что же, хочешь угробить себя? Зачем все это? — Марджори не ответила. — Послушай, — продолжал отец. — Мы не нищие. Сейчас дела идут неплохо. Чего ты хочешь? Шубу? Тряпки? Путешествие? Я пока еще твой отец. — Она молчала. — Мама говорит, что ты хочешь в Париж. За ним. Вернуть его.

Марджори рассмеялась, презирая себя. Рассмеялась в знак согласия. Отец покачал головой, отхлебнул молока и уставился на дочь.

— Помнишь время, проведенное в «Южном ветре»? Кажется, что это было так давно. Мы беседовали на озере, а лодка — помнишь, ты сказала? Как ты это представила? Тебе тогда только начинало нравиться его общество и приятное времяпрепровождение — ведь это Соединенные Штаты. Ты тогда и не помышляла о замужестве.

— Я… Папа, я была еще так мала, понимаешь…

— Это не объяснение, Марджори. Даже в Америке. И, в любом случае, не для меня. — Отец запустил пальцы себе в волосы, взъерошив их еще больше. Долго молчали. Он сказал: — Скажи, он действительно много для тебя значит? Даже через год? На свете столько мужчин. Это обязательно должен быть он? — Что-то высокопарное в его голосе и взгляде заставило ее почувствовать сухость в гортани.

— Папа, — произнесла она, — я девушка, ты понимаешь? Я ничего не могу поделать.

Он поднялся, взял ее за подбородок и повернул к себе.

— Послушай, у него много достоинств. Будь что будет. Он станет нашим сыном… Ты выезжаешь через неделю. Хорошо?

— Нет, папа, нет. Это не то…

— Почему нет? Ты хочешь ехать или не хочешь?

— Я… У меня достаточно денег на билет третьего класса. Все равно спасибо.

— Третий класс? Это твоя первая поездка в Европу. Ты поедешь первым классом.

— Нет, я не могу.

— Мама говорит, что мы должны послать тебя туда, и кончено. Довольно этих глупостей: ночной работы, болезней, истощения… Она права. Она всегда права, правда?

— Папа, послушай…

— Ты поедешь первым классом, и точка. Я пока еще твой отец. — Он принял деловой вид. — Решено. Ты уезжаешь на следующей неделе. А раз ты теперь такая независимая девушка, ты можешь занять у меня денег. Иди спать, ради Бога. Ты выглядишь ужасно. — Он быстро поцеловал ее и поспешно вышел из комнаты.

Родители, брат, кузины, тетушки и дядюшки Марджори и несколько служащих ее отца толпились вокруг нее в тамбуре «Куин Мэри» и заглядывали в каюту, восхищаясь роскошью убранства. По просторной комнате были расставлены цветы и корзины с фруктами, на столе в серебряном ведерке стояло шампанское и на всех столах — тарелки с бутербродами. Ошеломленная Марджори показала стюарду, куда положить ее чемоданы, пока мать, быстро осмотрев карточки на букетах, спрашивала:

— Откуда взялось шампанское? Кто заказал? Ты, Арнольд? Ты, Сет? Что это? Праздничный подарок?

Родственники один за другим отрицали покупку ими вина, как вдруг из угла переполненной каюты послышался приглушенный голос:

— Вам привет от старого друга, мисс Моргенштерн.

Толпа тетушек и дядюшек расступилась, как хор в опере, чтобы открыть взорам сидящего в одном из кресел молодого человека с крупным носом, одетого в изящный костюм из серого твида. Его умные глаза поблескивали за стеклами больших очков. По рядам родственников пролетел слух, что это, наверное, ухажер Марджори, короче, они заинтересовались. Марджори с некоторым смущением представила Уолли своей семье, а Уолли, вовсе не смущенный, поднялся с кресел и сорвал аплодисменты, с шумом откупорив шампанское. Стюард обнес всех бокалами. Вино играло и пенилось. Уолли удостоился еще больших оваций, предложив тост в честь Марджори. Гости накинулись на еду, и торжество значительно оживилось. Марджори досталось множество объятий и поцелуев от молодых незамужних кузин. Невиль Саперстин, который к восьми годам превратился в толстого бледного мальчика, крайне тихого и робкого, запил несколькими бокалами шампанского целое блюдо бутербродов и уже через несколько минут страдал в ванной. Потом он лежал на кровати и стонал, а его мать гладила мальчика по голове. Это стало единственным печальным моментом в веселом семейном торжестве. Отец Невиля изумил всех, вскарабкавшись на стол с бокалом шампанского в руках и исполнив несколько арий из опер Верди, содержавших партию колоратурного сопрано, несмотря на несчастье сына и возмущенные восклицания жены.

Марджори была удивлена и растрогана, найдя среди подарков огромный букет роз от Сета. Прикинув, сколько брат должен был сэкономить, чтобы купить этот букет, она отозвала его в сторонку и поцеловала. Он покраснел и пробормотал нечто невразумительное. Уолли подошел к ней с бутылкой в руке, когда она рассматривала подарки.