— Неужели? А ты становишься слишком юной для Кандиды.
— Спасибо. Пожалуй, мне не хватает таких комплиментов. Ну да ладно, слушай, Уолли. Я в этом «Рипль Ван Винкле» ишачила, как не знаю кто. Спроси кого угодно из ребят, которые были там. Я вкалывала ночи напролет, костюмы шила, плотничала. Оказалось, я на удивление ловко орудую молотком и пилой. Никогда не узнаешь, на что ты способен, пока не попробуешь.
Уолли сморщил свой длинный нос.
— Молотком и пилой? Ты?
— Дорогой мой, в «Рипль Ван Винкле» я в основном ставила декорации. А еще сколачивала двухъярусные койки, ремонтировала крышу, когда она стала протекать, и все такое прочее.
— Мардж? У них что, мужчин не было?
— Не говори со мной про мужчин, Уолли. Были. Актеры. Не актеры, а недоразумение. Клянусь, Уолли, если они актеры, тогда павлин — не павлин, а верблюд. Думаю, силы у них уходят на то, чтобы сделать себе пробор на голове. А девушке полагается падать в экстазе к их ногам, если кто-нибудь из них спросит, который час. В «Рипле» на каждого мужчину приходилось по четыре девицы. Может быть, так во всех летних театрах заведено, не знаю. Ах, да, о чем я говорила? Да, я пахала как проклятая, вот так-то, у меня все руки в мозолях и волдырях, я там совсем не спала, но ты не думай, мне нравится работать над декорациями и костюмами. Я люблю все, что имеет хотя бы отдаленное отношение к театру, но все хорошо в меру…
— Так там и другие девушки были, наверно? Почему же только тебя так навьючили работой?
— Почему только меня? Кроме меня, там еще две девчонки были. Такова дьявольски умная система Клиффа Раймера. Она у него отработана на славу. Он из девушки всю кровь до последней капли высосет, если у этой девушки действительно есть желание играть. Ребят он почти не трогает. А девчонок он, по-моему, ненавидит. Встанет бывало рядом и смотрит, как мы сколачиваем настил в самую жару: две девчонки в грязных, потертых джинсах и в лифчиках, пот ручьем льется, волосы патлами свисают, ведьмы в общем, а он стоит себе, смотрит с таким выражением лица, как у мальчишки, который отрывает крылышки у бабочек… Он у тебя под носом главной ролью трясет, дразнит, понимаешь? Главная роль в одном из сентябрьских представлений. Для меня, к примеру, это Элиза в «Пигмалионе», моя старая коронная роль, они его в День труда ставят. Другую девчонку они тоже держали на крючке, заманивали ролью Анны в «Анне Кристи». Естественно, если ты думаешь, что у тебя есть шанс, будешь ужом извиваться, чтобы угодить Клиффу Раймеру. Ты уж и умереть готова, только бы ему понравиться. Вот и ишачишь, улыбаешься, ходишь с гордо поднятой головой, соглашаешься на немые роли, корячишься, сооружаешь декорации, с милой улыбкой продаешь билеты, а по ночам там холод ужасный, должна тебе сказать, в сарае в этом, в Слипи-Холлоу, в вечернем-то платье. Я там такой кашель заработала, просто не можешь себе представить. На сцену меня из-за этого кашля, конечно, не выпускали, а от обязанностей плотника, разумеется, не освободили. Молотком и пилой можно и между приступами кашля махать. А мистер Раймер доволен, обронит одно словечко насчет Элизы — и ты счастлива.
Официант поставил перед ними бифштексы. Марджори сказала:
— В «Рипле» такого не подают. Господи, мясо! Стадо свиней может забастовать, но актриса-практикантка бастовать не осмелится. По большей части мы жили на арахисе и шоколадках «херши». Ммм! Какие булочки! Вкуснятина! А там на завтрак такие булочки давали — как из каменоломни, холодные, корявые, твердые, зубы сломать можно. Я не преувеличиваю, Уолли. Укусишь такую булочку, и на ней кровь остается. Впрочем, хватит. Отличный бифштекс.
— Так хоть какие-то роли тебе перепадали?
— Крохи, да… — Она вытерла рот салфеткой и зашлась в приступе кашля. — Черт, думала, все прошло, целый день не кашляла. Моррис был просто возмущен, когда услышал мой кашель. Он ведь доктор, знаешь. Это было в субботу во второй половине дня, и я лежала в постели, думала, отлежусь, чтобы во время спектакля не кашлять. В тот вечер я должна была работать билетершей. Моррис сказал мне: если ты встанешь с кровати, я с тобой разговаривать перестану. А когда он увидел, что я пришла в театр в вечернем платье с голой спиной, он сделался красный, как рак. Потом мы с ним здорово поругались. Он обозвал меня дурой, сказал, что меня просто надули, и тому подобное. Ну а я, щеголяя голой спиной, назвала его мещанином. Но он был совершенно прав. Знаешь, всего пару дней назад я выяснила, что Элизу я играть вряд ли смогу. Роль обещали еще в июне одной девушке, Салли Трент, знаешь, такая блондинка, которая сыграла ту потрясающую сцену в последней пьесе Кауфман. У меня нет ни одного шанса. И никогда не было. Ох, Уолли, как не хотелось мне оставлять папины деньги в жирных лапах Клиффа Раймера! Если увольняешься, тебе ничего не возмещают. Но я все продумала. Я найду работу, хоть полы скоблить, а папе деньги верну.
— Раймер хорошо устроился, — сказал Уолли. — Без рабынь он никогда не останется, как ты считаешь? Не важно, скольких людей он лишил надежды, на следующий год подрастет новая поросль девушек, готовых умереть, но попасть на сцену.
— Это точно. Ноэль называет это тропизмом девушек среднего класса. И, пожалуй, он прав. Я думаю, девяносто процентов ребят в «Рипле» такими и были — существа, которые повинуются тропизму. Да чего греха таить, я и сама такая же. Кстати, я все-таки была Марджори Морнингстар.
— Поздравляю.
— Спасибо. У меня в доказательство есть шесть афишек. Хотя на трех из них я билетерша.
— Как поживает Ноэль? — спросил Уолли, аккуратно разливая кофе.