Марджори в поисках пути - Страница 105

105

— Хорошо, но только не разбавляй пополам водой. Ты же знаешь, тебе вовсе не надо меня подпаивать.

Он запрокинул голову и захохотал.

— Просто алкоголь великолепно маскирует уродливый внешний вид, только и всего…

— Ноэль, если ты думаешь, будто я ошеломлена или ужасаюсь, то ты серьезно ошибаешься. Для этого я слишком хорошо тебя знаю. И к тому же я сама начинаю стареть…

— Не наговаривай на себя, милая. Ты выглядишь не больше чем на семнадцать лет.

— Да ну? И тем не менее я уже начала выдергивать у себя седые волосы.

— Замолчи! Что ты со мной делаешь? Я готов выпрыгнуть тут же из окна. Давай лучше свой стакан. Но что ты делала весь этот год, кроме того, что выдергивала у себя преждевременно поседевшие волосы? И что случилось с пьесой Гая Фламма? — Он снял фартук и развязал галстук. — Уфф… Ну и жара. Я снова переоденусь к ужину, ладно? Пойдем в гостиную.

Там она рассказала обо всем случившемся за год, искренно поведала обо всех своих горестях, но особо на них не задерживалась. Его позабавило фиаско Фламма, огорчил ее рассказ об ее болезнях и ее долгом отчаянии. Сидя в зеленом кресле, он все больше и больше сутулился. В одном месте ее рассказа он произнес:

— Ты заставляешь меня чувствовать себя отъявленным негодяем. Если тебя это утешит, позволь заверить тебя, что я был жестоко наказан. Очень просто наказан. Никогда в моей жизни не было периода, когда бы я чувствовал себя более мерзким, это был мой Гефсиманский сад.

— Дорогой, я вовсе не стараюсь пристыдить тебя. Ты просил меня рассказать тебе всю правду.

— Это так. Продолжай. Я хочу знать абсолютно все, мне очень важно это.

Когда она замолчала, он какое-то время сидел, ничего не говоря, опустив плечи. В своей рубашке с короткими рукавами Ноэль выглядел еще более худым и хрупким, чем раньше. Потом он вздохнул, поднялся из кресла, подошел к пианино и взял несколько нот.

— Да, мы изрядно потрепали нервы друг другу, не правда ли, Марджори?

— В самом деле, Ноэль.

— И все равно это было отличное время.

— Ты прав.

Он наиграл мелодию, которую ей не приходилось до этого слышать, нежный звенящий мотив.

— Тебе нравится?

— Что-то новое? Приятная вещь.

— Ферди Платт сходит от нее с ума. Я написал это в одну из ночей, думая о тебе, если сказать по правде. Он считает, что она может стать очень известной. Но ему не нравятся мои слова к ней. Сейчас он пишет новые.

— Он здесь?

— Нет, в Голливуде. Я послал ему письмо со всем написанным около месяца назад.

— Именно этим ты здесь и занимался? Я имею в виду, сочинял музыку?

Он удивленно взглянул на нее.

— Вовсе нет. Я таким образом только коротаю время.

Он подошел к Марджори и, опустившись рядом на софу, взял ее руку в свою.

— Ты весь год работала и отказывала себе во всем, экономила, и все это только для того, чтобы разыскать меня и дать мне возможность снова сделать тебя честной женщиной?

— Да, что-то в этом роде.

Он еще помолчал. Потом задумчиво покачал головой.

— Ты просто чудо. Ты — как дуновение свежего ветерка из Соединенных Штатов. И ты снова разбудила во мне тоску по родине.

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Ладно, не будем говорить о таких серьезных вещах перед ужином. Какие у тебя планы? И как долго ты думаешь здесь пробыть?

— Еще не знаю.

— Ты когда-нибудь была в Венеции?

— Никогда.

— Не упусти случая побывать. А хочешь, подадимся туда вместе?

— Но разве ты только что не вернулся оттуда?

— Какая разница? Я ее люблю и никогда не устаю от нее. Так ты хочешь?

— Как же ты поедешь в Венецию, если ты на мели, Ноэль?

— Ах, да…

Он подошел к коробке с сигаретами, закурил и снова опустился в зеленое кресло под канделябром.

— Ты должна узнать об этом. Ферди так понравилась эта песня и еще парочка других, что он выслал мне денег, чтобы я вернулся домой. Мы с ним собирались встретиться в Нью-Йорке и поработать недель шесть, а потом я предполагал вернуться в Париж. Такова была задумка, и я уже настроился на это… Но… ничего толком не вышло, и все потому, что две недели тому назад я страшно поругался с Герти, полный разрыв, и все из-за этих проклятых денег, она ведь страшная скряга, ругается с мясником из-за каждого счета и всего прочего… а тут как раз пришли деньги от Ферди, да еще приехали из Флоренции Боб и Элен, это те самые, которые бросили меня в Касабланке, да еще Милдред Уиллс. Я писал тебе о Милдред. Она из Кливленда, разведена, у нее куча денег… Короче, если у меня и есть слабость, то она в том, что я, идиот, все прощаю. Они требовали все позабыть и поехать с ними на несколько дней в Венецию, снова как четверо мушкетеров, и только из-за моей ссоры с Гердой и расшатанных нервов я попался к ним на крючок, как будто я не знаю эту психованную троицу. Это была ошибка, но моя последняя ошибка, уверяю тебя. Она должна стать последней ошибкой. Мы устроили пикник в парке, и Боб застукал Элен в кустах с одним аргентинцем, распакованную, и он врезал тому по голове гипсовым бюстом, а ее избил в кровь, но она тоже не промах и съездила ему по роже туфлей…

— Боже мой! — непроизвольно всплеснула руками Марджори.

— Это еще не все. Да, эти люди — соль земли. Милдред Уиллс собралась и ушла в самом разгаре всего этого, а меня оставила расхлебывать. У Элен и Боба в довершение всего не оказалось ни копейки денег. Похоже, что за них платила Милдред. Так что мне пришлось расплачиваться за весь разгром и платить доктору, прежде чем мы убрались оттуда. Чудесно, не правда ли? Мне это обошлось в двести долларов. Но я, по крайней мере, горжусь тем, что это ничуть не нарушило моих планов, я много работал по вечерам. Тебе все это отвратительно? Надеюсь, что так. Мне тоже. И я рад, когда чувствую твое отвращение ко всему этому.

105